Павлова Каролина Карловна (1807 – 1893) – одна из самых
заметных русских поэтесс XIX
века, известная переводчица, писательница, с 1859 г. - почетный член
Общества любителей российской словесности.
Каролина была родом из обрусевшего
немецкого рода. Ее отец, врач Карл Яниш, был широко образованным человеком и,
несмотря на финансовые затруднения и проблемы с жильем, смог обеспечить своей
дочери возможность получить прекрасное образование. С раннего детства Каролина
уже знала четыре европейских языка, помогала отцу в его астрономических
наблюдениях, рисовала, играла на фортепиано, много читала и писала стихи на
немецком и французском языках. К 19 годам помимо немецкого, русского и
французского языков она свободно владела английским, итальянским, испанским,
латинским и древнегреческим, великолепно знала мировую литературу. Как поэтессу
ее высоко ценили Баратынский, Вяземский, а немецкий ученый А.Гумбольд после
знакомства с Каролиной увез некоторые ее рукописи в Германию, где они получили
высокую оценку великого писателя и философа И.В.Гете. Поэтесса активно посещала
московские литературные салоны, особенно знаменитый салон З.А.Волконской, где в
1827 г.
произошло ее знакомство с польским поэтом А.Мицкевичем, переросшее в бурный
роман. 10 ноября 1827 г.
поэт сделал ей официальное предложение. Отец не препятствовал счастью любимой
дочери, однако против брака племянницы с «неблагонадежным» поэтом выступил
богатый дядя Каролины, который финансово обеспечивал все семейство. В итоге
брак так и не состоялся – последний раз Адам и Каролина виделись в 1829 г., и Мицкевич вписал в
ее альбом:
Едва надежда вновь блеснет моей
судьбе,
На крыльях радости промчусь я
быстро с юга
Опять на север, вновь к тебе!
Адам Мицкевич |
Оставшись одна, Каролина целиком отдалась поэзии -
творчество стало для нее всем. Она писала в жанре стихотворного послания,
элегии и своеобразного рассказа в стихах. Ее произведения отличались особой отчужденностью, сдержанностью, но в то же время их отличало
глубокая душевность и проникновенность чувств. Она заявила о себе и как
одаренный переводчик - в 1833
г. в Германии вышел сборник Каролины Яниш «Северное сияние.
Образцы новой русской литературы», предоставив немцам возможность ознакомиться
с творчеством Пушкина, Жуковского, Дельвига, Баратынского, Языкова, Вяземского,
с русскими и малороссийскими народными песнями, а также с 10 оригинальными
стихотворениями самой поэтессы. «Удивительный талант г-жи Павловой переводить
стихотворения со всех известных ей языков и на все известные ей языки начинает,
наконец, приобретать всеобщую известность. Но еще лучше (по причине языка) ее
переводы на русский язык; подивитесь сами этой сжатости, этой мужественной
энергии, благородной простоте этих алмазных стихов, алмазных и по крепости, и
по блеску поэтическому», - так охарактеризовал переводы Яниш выдающийся критик
Белинский.
Н.Ф.Павлов |
Поэтесса поняла, что ей уже нет места на родине, ее чувства
современникам не интересны. Поэтому последнюю часть своей жизни она в основном
жила за границей – в Дрездене. И.С.Аксаков, навещавший ее в 1860-е гг., писал:
«Казалось бы, катастрофа, ее постигшая, несчастье, истинное несчастье,
испытанное ею, — разлука с сыном, потеря положения, имени, состояния,
необходимость жить трудом, — все это, казалось бы, должно сильно встрясти
человека, оставить на нем следы. Ничуть не бывало, она совершенно такая же, как
была...» Основным же ее другом на протяжении 1860-1870-х гг. стал поэт
А.К.Толстой. Павлова перевела на немецкий язык его стихи, драмы и поэму «Дон
Жуан». В Веймаре в 1868 г.
с большим успехом была поставлена его драма «Смерть Иоанна Грозного».
Поэтесса прожила долгую жизнь, пережив всех – Мицкевича,
Павлова, Утина, Толстого, даже собственного сына. Смерть ее осталось
незамеченной – лишь в 1915 г.,
благодаря усилиям В.Брюсова, было издано собрание ее сочинений. И вплоть до
настоящего времени тонкая и самобытная лирика Каролины Павловой занимает
достойное место в отечественном поэтическом наследии.
***
Шепот грустный, говор тайный,
Как в груди проснешься ты
От неясной, от случайной,
От несбыточной мечты?..
И унылый, и мятежный,
Душу всю наполнит он,
Будто гул волны прибрежной,
Будто колокола звон.
И душа трепещет страстно,
Буйно рвется из оков,
Но бесплодно, но напрасно:
Нет ей звуков, нет ей слов.
О, хоть миг ей! миг летучий,
Миг единый, миг святой!
Чтоб окрепнуть немогучей,
Чтобы вымолвить немой!
Есть же светлые пророки,
Вдохновенья торжества,
Песен звучные потоки
И державные слова!..
Шепот грустный, говор тайный,
Как в груди проснешься ты
От неясной, от случайной,
От несбыточной мечты!..
(1839)
***
Мы странно сошлись. Средь салонного круга,
В пустом разговоре
его,
Мы словно украдкой, не зная друг друга,
Своё угадали
родство.
И сходство души не по чувства порыву,
Слетевшему с уст
наобум,
Проведали мы, но по мысли отзыву
И проблеску
внутренних дум.
Занявшись усердно общественным вздором,
Шутливое молвя
словцо,
Мы вдруг любопытным, внимательным взором
Взглянули друг
другу в лицо.
И каждый из нас, болтовнёю и шуткой
Удачно мороча их
всех,
Подслушал в другом свой заносчивый, жуткой,
Ребёнка
спартанского смех.
И, свидясь, в душе мы чужой отголоска
Своей не старались
найти,
Весь вечер вдвоём говорили мы жёстко,
Держа свою грусть
взаперти.
Не зная, придётся ль увидеться снова,
Нечаянно встретясь
вчера,
С правдивостью странной, жестоко, сурово
Мы распрю вели до
утра,
Привычные все оскорбляя понятья,
Как враг
беспощадный с врагом, -
И молча друг другу, и крепко, как братья,
Пожали мы руку
потом.
(Январь, 1854)
***
Когда один, среди степи Сирийской,
Пал пилигрим на тягостном пути,-
Есть, может, там приют оазы близкой,
Но до нее ему уж не дойти.
Есть, может, там в спасенье пилигрима
Прохлада пальм и ток струи живой;
Но на песке лежит он недвижимо...
Он долго шел дорогой роковой!
Он бодро шел и, в бедственной пустыне
Не раз упав, не раз вставал опять
С молитвою, с надеждою; но ныне
Пора пришла,- ему нет силы встать.
Вокруг него блестит песок безбрежный,
В его мехах иссяк воды запас;
В немую даль пустыни, с небом смежной,
Он, гибнувший, глядит в последний раз.
И солнца луч, пылающий с заката,
Жжет желтый прах; и степь молчит; но вот -
Там что-то есть, там тень ложится чья-то
И близится,- и человек идет -
И к падшему подходит с грустным взглядом -
Свело их двух страдания родство,-
Как с другом друг садится с ним он рядом
И в кубок свой льет воду для него;
И подает; но может лишь немного
Напитка он спасительного дать:
Он путник сам: длинна его дорога,
А дома ждет сестра его и мать.
Он встал; и тот, его схвативши руку,
В предсмертный час прохожему тогда
Всю тяжкую высказывает муку,
Все горести бесплодного труда:
Всё, что постиг и вынес он душою,
Что гордо он скрывал в своей груди,
Всё, что в пути оставил за собою,
Всё, что он ждал, безумец, впереди.
И как всегда он верил в час спасенья,
Средь лютых бед, в безжалостном краю,
И все свои напрасные боренья,
И всю любовь напрасную свою.
Жму руку так тебе я в час прощальный,
Так говорю сегодня я с тобой.
Нашел меня в пустыне ты печальной
Сраженную последнею борьбой.
И подошел, с заботливостью брата,
Ты к страждущей и дал ей всё, что мог;
В чужой глуши мы породнились свято, -
Разлуки нам теперь приходит срок.
Вставай же, друг, и в путь пускайся снова;
К тебе дойдет, в безмолвьи пустоты,
Быть может, звук слабеющего зова;
Но ты иди, и не смущайся ты.
Тебе есть труд, тебе есть дела много;
Не каждому возможно помогать;
Иди вперед; длинна твоя дорога,
И дома ждет сестра тебя и мать.
Будь тверд твой дух, честна твоя работа,
Свершай свой долг, и - бог тебя крепи!
И не тревожь тебя та мысль, что кто-то
Остался там покинутый в степи.
(4 апреля 1854, Дерпт)
Пал пилигрим на тягостном пути,-
Есть, может, там приют оазы близкой,
Но до нее ему уж не дойти.
Есть, может, там в спасенье пилигрима
Прохлада пальм и ток струи живой;
Но на песке лежит он недвижимо...
Он долго шел дорогой роковой!
Он бодро шел и, в бедственной пустыне
Не раз упав, не раз вставал опять
С молитвою, с надеждою; но ныне
Пора пришла,- ему нет силы встать.
Вокруг него блестит песок безбрежный,
В его мехах иссяк воды запас;
В немую даль пустыни, с небом смежной,
Он, гибнувший, глядит в последний раз.
И солнца луч, пылающий с заката,
Жжет желтый прах; и степь молчит; но вот -
Там что-то есть, там тень ложится чья-то
И близится,- и человек идет -
И к падшему подходит с грустным взглядом -
Свело их двух страдания родство,-
Как с другом друг садится с ним он рядом
И в кубок свой льет воду для него;
И подает; но может лишь немного
Напитка он спасительного дать:
Он путник сам: длинна его дорога,
А дома ждет сестра его и мать.
Он встал; и тот, его схвативши руку,
В предсмертный час прохожему тогда
Всю тяжкую высказывает муку,
Все горести бесплодного труда:
Всё, что постиг и вынес он душою,
Что гордо он скрывал в своей груди,
Всё, что в пути оставил за собою,
Всё, что он ждал, безумец, впереди.
И как всегда он верил в час спасенья,
Средь лютых бед, в безжалостном краю,
И все свои напрасные боренья,
И всю любовь напрасную свою.
Жму руку так тебе я в час прощальный,
Так говорю сегодня я с тобой.
Нашел меня в пустыне ты печальной
Сраженную последнею борьбой.
И подошел, с заботливостью брата,
Ты к страждущей и дал ей всё, что мог;
В чужой глуши мы породнились свято, -
Разлуки нам теперь приходит срок.
Вставай же, друг, и в путь пускайся снова;
К тебе дойдет, в безмолвьи пустоты,
Быть может, звук слабеющего зова;
Но ты иди, и не смущайся ты.
Тебе есть труд, тебе есть дела много;
Не каждому возможно помогать;
Иди вперед; длинна твоя дорога,
И дома ждет сестра тебя и мать.
Будь тверд твой дух, честна твоя работа,
Свершай свой долг, и - бог тебя крепи!
И не тревожь тебя та мысль, что кто-то
Остался там покинутый в степи.
(4 апреля 1854, Дерпт)
ДУМА
Не раз себя я вопрошаю строго,
И в душу я гляжу самой себе;
Желаний в ней уже завяло много,
И многое уступлено судьбе.
И помню я, дивясь, как в жизни все мы,
Про раннюю, обильную весну,
И день за днем на детские эдемы
Туманную спускает пелену.
Но с каждой мглой неведомая сила
Таинственно встает в груди моей,
Как там блестят небесные светила
Яснее всё, чем ночь кругом темней.
Я верую, что юные надежды
Исполнятся, хоть в образце другом,
Что час придет, где мы откроем вежды,
Что все к мете нежданно мы дойдем;
Что ложны в нас бессилье и смущенье,
Что даст свой плод нам каждый падший цвет,
Что всем борьбам в душе есть примиренье,
Что каждому вопросу есть ответ.
(Май, 1844)
Не раз себя я вопрошаю строго,
И в душу я гляжу самой себе;
Желаний в ней уже завяло много,
И многое уступлено судьбе.
И помню я, дивясь, как в жизни все мы,
Про раннюю, обильную весну,
И день за днем на детские эдемы
Туманную спускает пелену.
Но с каждой мглой неведомая сила
Таинственно встает в груди моей,
Как там блестят небесные светила
Яснее всё, чем ночь кругом темней.
Я верую, что юные надежды
Исполнятся, хоть в образце другом,
Что час придет, где мы откроем вежды,
Что все к мете нежданно мы дойдем;
Что ложны в нас бессилье и смущенье,
Что даст свой плод нам каждый падший цвет,
Что всем борьбам в душе есть примиренье,
Что каждому вопросу есть ответ.
(Май, 1844)
В.Ф.Бинеман. "Портрет К.К.Павловой, урожденной Яниш".
Комментариев нет:
Отправить комментарий