Трефолев Леонид Николаевич (1839 – 1905) – русский поэт,
переводчик и публицист-краевед. Всероссийскую известность он получил благодаря
нескольким стихотворениям, которые стали популярными народными песнями.
Почти вся жизнь Трефолева связана с Ярославлем. Он родился в
городе Любимее Ярославской губернии в небогатой помещичьей семье. После
обучения в гимназии и юридическом лицее служил некоторое время в ярославском
губернском правлении, с 1872
г. был редактором "Вестника Ярославского
Земства". Писал статьи для "Ярославских Губернских Ведомостей",
"Русского Архива", "Исторического Вестника" и других
изданий. Как поэт он начал активно печататься с 1864 г., его стихи
публиковались в столичных журналах - "День", "Дело",
"Искра", "Отечественные записки", "Вестник
Европы" и прочих. В 1900
г. и в 1903—1905 гг. Трефолев был председателем
Ярославской губернской учёной архивной комиссии. Скончался поэт в Ярославле.
В своих стихотворениях Трефолев был близок к некрасовскому
стилю. Для лучших его произведений характерны мотивы любви к народу, горячего
сочувствия его нуждам. Герои стихов Трефолева – городская беднота, малоимущие
крестьяне, женщины-труженицы. Поэзии Трефолева в целом не свойственна
революционная целеустремленность, в отдельных его стихах звучат ноты уныния,
смирения, преклонения перед долготерпением крестьянства. Благодаря простоте,
напевности и музыкальности слога ряд его стихов превратились в подлинно
народные песни - «Дубинушка», «Песня о камаринском мужике». Он переводил
Дюпона, Гейне, Шевченко, особенно много – польского поэта В.Сырокомлю. Именно
стихотворение Сырокомли «Почтальон» в переводе Трефолева стало одной из самых известных
русских песен - "Когда я на почте служил ямщиком" (правда
первоначальный вариант Трефолева немного отличается от более позднего «народного варианта»). «Стих
его бьет по сердцу. Это - мастер, а не подмастерье», - писал о Трефолеве
Николай Некрасов. Леонид Николаевич писал также и политические сатиры на
государственных деятелей – возможно, поэтому сборник стихов поэта, вышедший в 1894 г., был сильно укорочен
цензурой. Имя Трефолева в настоящее время носят одна из ярославских улиц,
ярославская библиотека-филиал № 6 и Ярославская областная премия за достижения
в развитии журналистики.
Памятник-бюст Л.Трефолеву в Ярославле
(фото с сайта http://music-roads.ru/tour/pamyatniki-na-ulitsah-yaroslavlya.html)
ЯМЩИК
(Из Вл. Сырокомли)
Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим.
Сидишь, как невольник, в затворе.
И
чаркой и трубкой тебя наградим,
Когда нам поведаешь горе.
Не тешит тебя колокольчик подчас,
И девки не тешат. В печали
Два года живешь ты, приятель, у нас, -
Веселым тебя не встречали.
"Мне горько и так, и без чарки вина,
Не мило на свете, не мило!
Но дайте мне чарку; поможет она
Сказать, что меня истомило.
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, водилась силенка.
И
был я с трудом подневольным знаком,
Замучила страшная гонка.
Скакал я и ночью, скакал я и днем;
На водку давали мне баря.
Рублевик получим и лихо
кутнем,
И мчимся, по всем приударя.
Друзей было много. Смотритель не злой;
Мы с ним побраталися даже.
А
лошади! Свистну - помчатся стрелой...
Держися, седок, в экипаже!
Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,
Лошадок порядком измучишь;
Зато, как невесту везешь с женихом,
Червонец наверно получишь.
В
соседнем селе полюбил я одну
Девицу. Любил не на шутку;
Куда ни поеду, а к ней заверну,
Чтоб вместе пробыть хоть минутку.
Раз ночью смотритель дает мне
приказ;
"Живей отвези эстафету!"
Тогда непогода стояла у нас;
На небе ни звездочки нету.
Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня
И злую ямщицкую долю,
Схватил я пакет и, вскочив на коня,
Помчался по снежному полю.
Я
еду, а ветер свистит в темноте,
Мороз подирает по коже.
Две версты мелькнули, на третьей версте...
На третьей... О господи боже!
Средь посвистов бури услышал я стон,
И кто-то о помощи просит,
И
снежными хлопьями с разных сторон
Кого-то в сугробах заносит.
Коня понукаю, чтоб ехать спасти;
Но, вспомнив смотрителя, трушу.
Мне кто-то шепнул: на обратном пути
Спасешь христианскую душу.
Мне сделалось страшно. Едва я дышал;
Дрожали от ужаса руки.
Я
в рог затрубил, чтобы он заглушал
Предсмертные слабые звуки.
И
вот на рассвете я еду назад.
По-прежнему страшно мне стало,
И, как колокольчик разбитый, не в лад
В груди сердце робко стучало.
Мой конь испугался пред третьей верстой
И гриву вскосматил сердито:
Там тело лежало, холстиной простой
Да снежным покровом покрыто.
Я
снег отряхнул - и невесты моей
Увидел потухшие очи...
Давайте вина мне, давайте скорей,
Рассказывать дальше - нет мочи!.."
(1868)
Сюжет стихотворения основан на реальной истории, услышанной
Сырокомлей в местечке Мир (ныне — в Кореличском районе Гродненской области,
Беларусь). История произошла с почтальоном-белорусом на почтовом тракте
Петербург — Варшава, в 70 верстах от Минска. На территории Царства Польского
почта доставлялась почтальоном на коне, с сумкой и сигнальным рожком, а не на
санях с тройкой
(Материал из Википедии)
ПЕСНЯ О КАМАРИНСКОМ МУЖИКЕ
Ах ты, милый друг,
камаринский мужик,
Ты зачем, скажи, по улице бежишь?
Народная песня
1
Как на улице Варваринской
Спит Касьян, мужик камаринской.
Борода его всклокочена
И дешёвкою подмочена;
Свежей крови струйки алые
Покрывают щёки впалые.
Ах ты, милый друг, голубчик мой Касьян!
Ты сегодня именинник, значит – пьян.
Двадцать девять дней бывает в феврале,
В день последний спят Касьяны на земле.
В этот день для них зелёное вино
Уж особенно пьяно, пьяно, пьяно.
Февраля двадцать девятого
Целый штоф вина проклятого
Влил Касьян в утробу грешную,
Позабыл жену сердечную
И своих родимых деточек,
Близнецов двух, малолеточек.
Заломивши лихо шапку набекрень,
Он отправился к куме своей в курень.
Там кума его калачики пекла;
Баба добрая, румяна и бела,
Испекла ему калачик горячо
И уважила… ещё, ещё, ещё.
2
В это время за лучиною
С бесконечною кручиною
Дремлет-спит жена Касьянова,
Вспоминая мужа пьяного:
"Пресвятая Богородица!
Где злодей мой хороводится?"
Бабе снится, что в весёлом кабаке
Пьяный муж её несётся в трепаке,
То проскочит, то согнётся в три дуги,
Истоптал свои смазные сапоги,
И руками, и плечами шевелит...
А гармоника пилит, пилит, пилит.
Продолжается видение:
Вот приходят в заведение
Гости, старые приказные,
Отставные, безобразные,
Красноносые алтынники,
Всё Касьяны именинники.
Пуще прежнего веселье и содом.
Разгулялся, расплясался пьяный дом.
Говорит Касьян, схватившись за бока:
«А послушай ты, приказная строка,
У меня бренчат за пазухой гроши:
Награжу тебя… Пляши, пляши, пляши!»
3
Осерчало благородие:
«Ах ты, хамово отродие!
За такое поношение
На тебя подам прошение.
Накладу ещё в потылицу!
Целовальник, дай чернильницу!»
Продолжается всё тот же вещий сон:
Вот явился у чиновных у персон
Лист бумаги с государственным орлом.
Перед ним Касьян в испуге бьёт челом,
А обиженный куражится, кричит
И прошение строчит, строчит, строчит.
«Просит… имя и фамилия…
Надо мной чинил насилия
Непотребные, свирепые,
И гласил слова нелепые:
Звал строкой, противно званию…
Подлежит сие к поданию…»
Крепко спит-храпит Касьянова жена.
Видит баба, в вещий сон погружена,
Что мужик её, хоть пьян, а не дурак,
К двери пятится сторонкою, как рак,
Незамеченный чиновником-врагом,
И – опять к куме бегом, бегом, бегом.
4
У куме же печка топится,
И кума спешит, торопится.
Чтобы трезвые и пьяные
Калачи её румяные
Покупали, не торгуяся,
На калачницу любуяся.
Эко горе, эко горюшко, хоть плачь!
Подгорел совсем у кумушки калач.
Сам Касьян был в этом горе виноват:
Он к куме своей явился невпопад,
Он застал с дружком изменницу-куму,
Потому что, потому что, потому…
«Ах ты, кумушка-разлапушка,
А зачем с тобой Потапушка?
Всех людей считая братцами,
Ты не справился со святцами,
Для Потапа безобразника
Нынче вовсе нету праздника!»
Молодецки засучивши рукава,
Говорит Потап обидные слова:
«Именинника поздравить мы не прочь,
Ты куму мою напрасно не порочь!»
А кума кричит: «Ударь его, ударь!
Засвети ему фонарь, фонарь, фонарь!»
5
Тёмной тучей небо хмурится.
Вся покрыта снегом улица;
А на улице Варваринской
Спит… мертвец, мужик камаринской,
И, идя из храма Божия,
Ухмыляются прохожие.
Но нашёлся наконец из них один,
Добродетельный, почтенный господин, -
На Касьяна сердобольно посмотрел:
«Вишь, налопался до чёртиков, пострел!»
И потыкал нежно тросточкой его:
«Да уж он совсем… того, того, того!»
Два лица официальные
На носилки погребальные
Положили именинника.
Из кармана два полтинника
Вдруг со звоном покатилися
И… сквозь землю провалилися.
Засияло у хожалых «рожество»:
Им понравилось такое колдовство,
И с носилками идут они смелей,
Будет им ужо на водку и елей;
Марта первого придут они домой,
Прогулявши ночь… с кумой, с кумой, с кумой.
(1867)
Ты зачем, скажи, по улице бежишь?
Народная песня
1
Как на улице Варваринской
Спит Касьян, мужик камаринской.
Борода его всклокочена
И дешёвкою подмочена;
Свежей крови струйки алые
Покрывают щёки впалые.
Ах ты, милый друг, голубчик мой Касьян!
Ты сегодня именинник, значит – пьян.
Двадцать девять дней бывает в феврале,
В день последний спят Касьяны на земле.
В этот день для них зелёное вино
Уж особенно пьяно, пьяно, пьяно.
Февраля двадцать девятого
Целый штоф вина проклятого
Влил Касьян в утробу грешную,
Позабыл жену сердечную
И своих родимых деточек,
Близнецов двух, малолеточек.
Заломивши лихо шапку набекрень,
Он отправился к куме своей в курень.
Там кума его калачики пекла;
Баба добрая, румяна и бела,
Испекла ему калачик горячо
И уважила… ещё, ещё, ещё.
2
В это время за лучиною
С бесконечною кручиною
Дремлет-спит жена Касьянова,
Вспоминая мужа пьяного:
"Пресвятая Богородица!
Где злодей мой хороводится?"
Бабе снится, что в весёлом кабаке
Пьяный муж её несётся в трепаке,
То проскочит, то согнётся в три дуги,
Истоптал свои смазные сапоги,
И руками, и плечами шевелит...
А гармоника пилит, пилит, пилит.
Продолжается видение:
Вот приходят в заведение
Гости, старые приказные,
Отставные, безобразные,
Красноносые алтынники,
Всё Касьяны именинники.
Пуще прежнего веселье и содом.
Разгулялся, расплясался пьяный дом.
Говорит Касьян, схватившись за бока:
«А послушай ты, приказная строка,
У меня бренчат за пазухой гроши:
Награжу тебя… Пляши, пляши, пляши!»
3
Осерчало благородие:
«Ах ты, хамово отродие!
За такое поношение
На тебя подам прошение.
Накладу ещё в потылицу!
Целовальник, дай чернильницу!»
Продолжается всё тот же вещий сон:
Вот явился у чиновных у персон
Лист бумаги с государственным орлом.
Перед ним Касьян в испуге бьёт челом,
А обиженный куражится, кричит
И прошение строчит, строчит, строчит.
«Просит… имя и фамилия…
Надо мной чинил насилия
Непотребные, свирепые,
И гласил слова нелепые:
Звал строкой, противно званию…
Подлежит сие к поданию…»
Крепко спит-храпит Касьянова жена.
Видит баба, в вещий сон погружена,
Что мужик её, хоть пьян, а не дурак,
К двери пятится сторонкою, как рак,
Незамеченный чиновником-врагом,
И – опять к куме бегом, бегом, бегом.
4
У куме же печка топится,
И кума спешит, торопится.
Чтобы трезвые и пьяные
Калачи её румяные
Покупали, не торгуяся,
На калачницу любуяся.
Эко горе, эко горюшко, хоть плачь!
Подгорел совсем у кумушки калач.
Сам Касьян был в этом горе виноват:
Он к куме своей явился невпопад,
Он застал с дружком изменницу-куму,
Потому что, потому что, потому…
«Ах ты, кумушка-разлапушка,
А зачем с тобой Потапушка?
Всех людей считая братцами,
Ты не справился со святцами,
Для Потапа безобразника
Нынче вовсе нету праздника!»
Молодецки засучивши рукава,
Говорит Потап обидные слова:
«Именинника поздравить мы не прочь,
Ты куму мою напрасно не порочь!»
А кума кричит: «Ударь его, ударь!
Засвети ему фонарь, фонарь, фонарь!»
5
Тёмной тучей небо хмурится.
Вся покрыта снегом улица;
А на улице Варваринской
Спит… мертвец, мужик камаринской,
И, идя из храма Божия,
Ухмыляются прохожие.
Но нашёлся наконец из них один,
Добродетельный, почтенный господин, -
На Касьяна сердобольно посмотрел:
«Вишь, налопался до чёртиков, пострел!»
И потыкал нежно тросточкой его:
«Да уж он совсем… того, того, того!»
Два лица официальные
На носилки погребальные
Положили именинника.
Из кармана два полтинника
Вдруг со звоном покатилися
И… сквозь землю провалилися.
Засияло у хожалых «рожество»:
Им понравилось такое колдовство,
И с носилками идут они смелей,
Будет им ужо на водку и елей;
Марта первого придут они домой,
Прогулявши ночь… с кумой, с кумой, с кумой.
(1867)
К НАШЕМУ ЛАГЕРЮ
Много нас, и много
слышно звуков.
Хор велик; но кто же
правит им?
Что же мы в поэзии
для внуков,
Для своих потомков
создадим?
Чем они с любовью
нас помянут,
Двинув Русь родимую
вперед?
Чьи же лавры долго
не увянут,
Чье же имя долго не
умрет?
Нет у нас давно
певцов великих;
В темный век мы
слабы без вождя.
Мы в степях
томительных и диких
Словно капли мелкого
дождя.
Если нива жадно
просит влаги, -
Мелкий дождь не
напоит ее;
Если мы развесим
наши флаги, -
Примут их за жалкое
тряпье.
Что на них
пророчески напишем,
Поучая внуков
дорогих?
Мы едва и сами робко
дышим,
И нельзя нам оживить
других.
Суждено проселочной
дорогой
Нам плестись на
маленький Парнас,
И страдалец
истинный, убогий -
Наш народ - не
ведает о нас.
Да и знать о нас ему
не нужно.
Все мы мертвы. Он
один - живой.
И без нас споет он
песню дружно
Над Днепром, над
Волгой и Невой.
Не придут от нас в
восторг потомки,
Видя в нас лишь
стонущих рабов,
И растопчут жалкие
обломки
Наших лир и тлеющих
гробов.
Пусть тогда
восстанут наши кости,
Потешая деток и
внучат;
Пусть они спокойно и
без злости
Из своей могилы
прозвучат:
"Растоптали нас
вы и забыли;
Мы лежим, повержены
в пыли;
Но народ мы истинно
любили,
Хоть его воспеть и
не могли.
Пойте сами громче и
чудесней!
Вам иная доля
суждена.
Мы себя не услаждали
песней,
Нас лишь только
мучила она.
Мы ее болезненно
слагали,
Пред своим кумиром
павши ниц;
Петь ее нам только
помогали
Голоса из склепов и
темниц!"
Комментариев нет:
Отправить комментарий