Владимир Солоухин

   Солоухин Владимир Алексеевич (1924-1997) – один из виднейших поэтов и писателей «крестьянского» направления послевоенного советского периода, общественный деятель.

   Родился в селе Алепино Владимирской области в крестьянской семье. Учился на механика, параллельно писал стихи, которые публиковались во владимирской газете. Во время службы в Красной Армии в 1942 – 1945 гг. состоял в воинской части, охраняющей Кремль. После этого Солоухин уже окончательно решил посвятить себя литературе, в 1951 г. окончил Литературный институт имени А.М.Горького, в 1953 г. опубликовал первый поэтический сборник - «Дождь в степи». Затем один за другим выходит ряд его новых сборников, состоящих из пейзажной лирики, философских раздумий, деревенских и религиозных мотивов - «Разрыв-трава» (1956), «Колодец» (1959), «Как выпить солнце» (1961), «Имеющий в руках цветы» (1962) и другие. Как публицист, Солоухин в своих работах высказывался за необходимость сохранения национальных традиций, национального искусства, был большим ценителем и исследователем русской иконописи. Широкую известность ему принесли документальные повести «Владимирские просёлки» (1957) и «Капля росы» (1960), в которых автор знакомил читателей с современными проблемами деревенской жизни. Особое место в наследии Солоухина занимает автобиографическая проза (произведения «Приговор», «Последняя ступень», «При свете дня», «Солёное озеро», «Чаша»), в которых он выступал на православно-патриотических позициях, критикуя атеизм, либерализм, коммунизм и прочие мировоззрения. Солоухин был одним из основателей Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры и руководителей движения за восстановление храма Христа Спасителя. После смерти поэта и писателя он был первым, кто был отпет в храме после открытия последнего. Произведения Солоухина были переведены на многие языки мира.

   Сайт, посвященный писателю - http://solouhin.voskres.ru/.

   В качестве иллюстраций использованы картины из камней самоцветов художника-пейзажиста Алексея Мосмана (http://vdohnovenie2.ru/udivitelnye-kartiny-iz-kamnej-samocvetov-xudozhnik-aleksej-mosman/)

СЕВЕРНЫЕ БЕРЕЗЫ

Хорошо вам, красивые, белые сестры,

Белоствольными рощами тихо стоять,

Не под северным ветром, как лезвие, острым,

Не от северных жгучих морозов стонать.

Хорошо вам, прямые и стройные станом,

И легко зеленеть, и легко золотеть.

Ваши кроны подобны зеленым фонтанам,

Словно женские волосы, каждая ветвь.

Ваши корни блаженствуют в мягком суглинке,

Под зеленым покровом цветущей травы.

Среди ржи вы красуетесь, как на картинке,

И бессмертных стихов удостоены вы.

Только как сохранить эти пышные верви,

И стволов прямизну, и приветливый вид,

Если ветви стрижет обжигающий ветер,

Если корни скользят о холодный гранит.

Где роскошного летнего полдня сиянье

Или теплых и тихих ночей благодать?

Наша жизнь - это только противостоянье

И одна невеликая цель - устоять.

Валуны, плывуны, непогожее лето,

И зазимок опять, и мороз недалек.

И тепла, и добра, и вселенского света

Нам отпущен жестокий и скудный паек.

Просветленные дни, словно птицы - пролетом,

Промелькнули, и нет от зимы до зимы.

Мы суровой природы раздавлены гнетом,

Где бы просто расти, извиваемся мы.

О стволах, как свечах, не мечтаем подавно,

О какой же метать прямизне и красе:

Все в буграх и узлах, в черных все бородавках,

Перекручены все, переверчены все.

Утешаться ли нам? Говорят, древесина,

Если мы попадем под пилу и топор,

Древесина у нас уникально красива,

За узором - узор, за узором - узор.

Тот оттенок ее, золотист или розов,

Полировки ее драгоценная гладь:

Вот во что отложились вера и морозы,

Как страданья поэта ложатся в тетрадь.

Все, что было жестокостью, стойкостью, болью,

Золотыми словами сверкает с листа.

Утешаться ли нам, что суровая доля

По конечному счету и есть красота?

ПРОБУЖДЕНИЕ

Задернув шторы, чтоб не пробудиться,

Чтобы хранились тишь да полумгла,

В рассветный час, когда так сладко спится,

В своей квартире девушка спала.

Но из вселенной, золотом слепящей,

Рассветный луч сквозь занавес проник,

И оттого над девушкою спящей

Горел во тьме слегка овальный блик.

Земля крутилась. Утро шло по плавням,

Шли поезда по утренней стране.

Земля крутилась: медленно и плавно

Спускался луч по крашеной стене.

Бровей крутых, как крылья сильной птицы,

Луч золотым коснулся острием,

Он тихо тронул длинные ресницы,

До теплых губ дотронулся ее.

И, спящей, ей тревожно как-то стало,

Как будто бы куда-то кто-то звал.

Не знаю, что во сне она видала,

Когда рассвет ее поцеловал.

То жизнь звала: проснись, беги навстречу

Лугам, цветам, в лесную полумглу!

То жизнь звала: проснись, рассвет не вечен,

И этот луч уж вон он, на полу!

Беги, росинки в волосы вплетая,

И над туманным озером в лесу,

Красивая, зарею облитая,

Затми собой вселенскую красу!

                                                (1952)

***

Здесь гуще древесные тени,

Отчетливей волчьи следы,

Свисают сухие коренья

До самой холодной воды.

Ручья захолустное пенье

Да посвисты птичьи слышны,

И пахнут лесным запустеньем

Поросшие мхом валуны.

Наверно, у этого дуба,

На этих глухих берегах

Точила железные зубы

Угрюмая баба-яга.

На дне буерака, тоскуя,

Цветок-недотрога растет,

И папортник в ночь колдовскую,

Наверное, здесь расцветет...

Сюда вот, откуда дорогу

Не сразу обратно найдешь,

Забрел я, не верящий в бога,

И вынул охотничий нож.

Без страха руками своими

(Ветрам и годам не стереть)

Нездешнее яркое имя

Я высек на крепкой коре...

И кто им сказал про разлуку,

Что ты уж давно не со мной:

Однажды заплакали буквы

Горячей янтарной смолой.

С тех пор как уходят морозы,

Как только весна настает,

Роняет дремучие слезы

Забытое имя твое.

                            (1947)

***

У глаз у твоих чистоты родниковой,

Над ними, где бьется огонь золотой,

Забудусь я, как над водой ручейковой,

Задумаюсь, как над глубокой водой.

Тебе я кажусь мешковатым влюбленным,

Что молча вздыхает, влюбленность храня.

Зачем я хожу к омутам отдаленным,

Ни разу еще не спросили меня.

Зачем я походкой почти торопливой

Сквозь мусор предместий шагаю туда,

Где красное небо и черные ивы

Полощет и моет речная вода?

Сетей не бросаю, лозы не ломаю,

Не порчу цветов на прибрежном лугу,

Кувшинок не рву и стрекоз не сбиваю:

Сижу и молчу на крутом берегу.

Один на один с глубиною тревожной,

С речным лепетаньем один на один.

«Чего он приходит — понять невозможно,

Мужчина, доживший почти до седин?»

«Ах, все они, знаете ль, тронуты ветром,

Догадки особые здесь не нужны...»

Но стоит! Но стоит пройти километры,

Чтоб кануть в спокойную власть глубины!

По мусорным ямам, по травам спаленным,

Где дремлют кузнечики, тонко звеня...

Зачем я хожу к омутам отдаленным,

Ни разу еще не спросили меня.

О, глубь, о, глаза чистоты родниковой!

Над ними, где бьется огонь золотой,

Забудусь я, как над водой ручейковой,

Задумаюсь, как над глубокой водой.

***

Какого вкуса чувства наши -

И скорбь и лютая тоска?

И впрямь горька страданий чаша?

Любовь и впрямь как мед сладка?

Горчинка легкая в стакане

У грусти явственно слышна.

Живая соль на свежей ране,

Когда обида солона.

Среди страстей, среди боренья

Я различить тотчас берусь

И резко-кислый вкус презренья,

И кисловатый скуки вкус.

Под вечер - горькая услада

И на просвет почти черно

Вино дождя и листопада,

Печали терпкое вино.

Но все оттенки - бред и бренность,

И ничего не слышит рот,

Когда стоградусная ревность

Стаканом спирта оплеснет.

Вот так. И пусть. И горесть тоже.

Приемлю мед, приемлю соль.

От одного меня, о Боже,

По милосердию уволь:

Когда ни вьюги и ни лета,

Когда ни ночи и ни дня,

Когда ни вкуса и ни цвета,

Когда ни льда и ни огня!

Солоухин похоронен на кладбище родного села Алепино во Владимирской области. Фото - с сайта http://www.m-necropol.ru/

Евгений Шварц

   Шварц Евгений Львович (1896 – 1958) – талантливый русский советский драматург, писатель, который оставил после себя и глубокомысленное поэтическое наследие.

   Евгений родился в Казани. Из-за того, что его отец, Лев Шварц, не раз обвинялся в революционной деятельности и подвергался аресту и ссылкам, семья постоянно переезжала с места на место. Детство и юность будущего писателя прошли в Майкопе. С ранних лет он испытывал интерес к искусству и литературе, играл в театрах-студиях – сначала в Ростове-на-Дону, а с 1921 г. в Петрограде - в «Театральной мастерской». С 1923 г. публиковал свои фельетоны, участвовал в создании популярных детских журналов «ЁЖ» и «ЧИЖ». С 1929 г. он создавал пьесы – многие из них были основаны на сюжетах сказок Андерсена, но в тоже время отличались и вполне современными сатирическими мыслями с политическим подтекстом (пьесы «Голый король, «Снежная королева», «Тень» и другие) – некоторые из них даже запрещались из политических соображений. В 1944 г. Шварцем была написана пьеса-памфлет «Дракон» - одно из наиболее самобытных и глубоких произведений советской драматической сатиры. В послевоенные годы в драматургии автора усиливается внимание к психологическим и бытовым особенностям жизни современного человека - «Обыкновенное чудо», «Повесть о молодых супругах». Скончался Шварц в Ленинграде.

   Тонкий лирик, Шварц сумел свое восприятие мира передать не только в прозе, но и в стихах. Его поэзия проникнута философским осмыслением бытия и роли писателя в жизни общества...

Мемориальная доска - в память о добром сказочнике Евгении Шварце (Писательский дом, Малая Посадская ул, 8 - в Санкт-Петербурге)

***

Меня Господь благословил идти,

 Брести велел, не думая о цели.

 Он петь меня благословил в пути,

 Чтоб спутники мои повеселели.

 Иду, бреду, но не гляжу вокруг,

 Чтоб не нарушить Божье повеленье,

 Чтоб не завыть по-волчьи вместо пенья,

 Чтоб сердца стук не замер в страхе вдруг.

 Я человек. А даже соловей,

 Зажмурившись, поет в глуши своей.

                                           (1947)

***

Я прожил жизнь свою неправо,

Уклончиво, едва дыша,

И вот — позорно моложава

Моя лукавая душа.

Ровесники окаменели,

И как не каменеть, когда

Живого места нет на теле,

Надежд на отдых нет следа.

А я все боли убегаю

Да лгу себе, что я в раю.

Я все на дудочке играю

Да тихо песенки пою.

Упрекам внемлю и не внемлю.

Все так. Но твердо знаю я:

Недаром послана на землю

Ты, легкая душа моя.

                                      (1947)

БЕССОННИЦА

Томит меня ночная тень,

 Сверлит меня и точит.

 Кончается вчерашний день,

 А умереть не хочет.

В чаду бессонницы моей

 Я вижу – длинным-длинным

 Вы, позвонки прошедших дней,

 Хвостом легли змеиным.

И через тлен, и через прах

 Путем своим всегдашним

 Вы тянетесь, как звон в ушах,

 За днем живым вчерашним.

И ляжет он под тихий звон

 К друзьям окостенелым,

 Крестом простым не отличен,

 Ни злым, ни добрым делом.

Ложись к умершим близнецам,

 Отпетым и забытым,

 Ложись, ложись к убитым дням,

 Моей рукой убитым.

Томит меня ночная тень,

 Сверлит меня и гложет.

 Не в силах жить вчерашний день

 И умереть не может.

                                        (1940-е гг.)

*** 

Бессмысленная радость бытия.

Иду по улице с поднятой головою.

И, щурясь, вижу и не вижу я

Толпу, дома и сквер с кустами и травою.

Я вынужден поверить, что умру.

И я спокойно и достойно представляю,

Как нагло входит смерть в мою нору,

Как сиротеет стол, как я без жалоб погибаю.

Нет. Весь я не умру. Лечу, лечу.

Меня тревожит солнце в три обхвата

И тень оранжевая. Нет, здесь быть я не хочу!

Домой хочу. Туда, где я бывал когда-то.

И через мир чужой врываюсь я

В знакомый лес с березами, дубами,

И, отдохнув, я пью ожившими губами

Божественную радость бытия.

                                              (1940-е гг.)

Шварц похоронен на Богословском кладбище Санкт-Петербурга вместе с супругой (фото с сайта http://www.m-necropol.ru/)

Илья Эренбург

   Эренбург Илья Григорьевич (1891 – 1967) – русский советский писатель, поэт, публицист, переводчик.

    Эренбург родился в Киеве, в семье инженера еврейской происхождения. Когда его отец получил место директора Хамовнического пиво-медоваренного завода, семья переехала в Москву. Илья учился в 1-й Московской гимназии, однако был исключен из-за участия в революционном кружке. Был арестован как большевик в 1908 г., через некоторое время был выпущен под залог и эмигрировал во Францию. Там он активно занимался литературной деятельностью, общался с французскими модернистами, издал несколько сборников стихов, книгу переводов Ф. Вийона. В период первой мировой войны работал военным корреспондентом. 

    В 1916 г. вышел в свет его сборник «Стихи о канунах», который был встречен с интересом Брюсовым, Блоком, Гумилевым и другими видными поэтами. После Февральской революции вернулся в Россию, но события Октября он встретил враждебно – к тому времени он уже давно разочаровался в идеях большевизма  ( его сборник стихов «Молитва о России» (1918) был изъят из советских библиотек). Он много ездил по России, зарабатывал на жизнь статьями, в 1921-1924 гг., имея советский паспорт, проживал в Берлине, где в 1922 г. опубликовал нашумевший роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито», в котором не только предсказал нацизм, но даже и создание атомной бомбы, за что многие именовали впоследствии Эренбурга «пророком». Советские власти старались использовать его публицистские таланты для создания привлекательного образа сталинского режима за границей. В 1920-1930 гг. он объездил практически всю Западную Европу, а после прихода к власти в Германии Гитлера в 1933 г. стал крупнейшим мастером антинацистской пропаганды. В этот период он продолжал выступать как поэт, хотя более занимался прозой – рассказами, эссе, романами («Падение Парижа», 1941, и т.д.) После начала Великой Отечественной войны писал для наиболее авторитетных газет, был членом Еврейского антифашистского комитета. Нацисты именовали его «домашним евреем Сталина», а Гитлер лично распорядился поймать и повесить Эренбурга. 

    В послевоенное время Эренбург написал дилогию — романы «Буря» (1946—1947) и «Девятый вал» (1950), а в 1954 г. вышел роман «Оттепель», давший название целой эпохе в советской истории. Был автором популярных  в среде творческой интеллигенции мемуаров «Люди, годы, жизнь», руководил движение Борцов за мир. В конце жизни Эренбург вернулся к написанию стихов (часть поэтического наследия публиковалась посмертно). Скончался писатель и поэт в Москве после продолжительной болезни.

 ***

Сегодня я видел, как Ваши тяжелые слёзы
Слетали и долго блестели на чёрных шелках,
И мне захотелось сказать Вам про белые розы,
Что раз расцветают на бледно-зеленых кустах.

Я знаю, что плакать Вы можете только красиво,
Как будто роняя куда-то свои лепестки,
И кажется мне, что Вы словно усталая ива,
Что тихо склонилась и плачет над ширью реки.

Мне хочется взять Ваши руки в тяжелом браслете,
На кисти которых так нежно легли кружева,
И тихо сказать Вам о бледно-лазурном рассвете,
О том, как склоняется в поле и плачет трава.

Лишь только растают вдали полуночные чары
И первые отблески солнца окрасят луга,
Раскрыв лепестки, наклоняются вниз ненюфары
И тихо роняют на темное дно жемчуга.

Я знаю, тогда распускаются белые розы
И плачут они на особенно тонких стеблях.
Я знаю, тогда вы роняете крупные слёзы
И долго сверкают они на тяжелых шелках.

***

Когда встают туманы злые

И ветер гасит мой камин,

В бреду мне чудится, Россия,

Безлюдие твоих равнин.

В моей мансарде полутемной,

Под шум парижской мостовой,

Ты кажешься мне столь огромной,

Столь беспримерно неживой,

Таишь такое безразличье,

Такое нехотенье жить,

Что я страшусь твое величье

Своею жалобой смутить.

                                              (1912)

 

 

1941

Мяли танки теплые хлеба,

И горела, как свеча, изба.

Шли деревни. Не забыть вовек

Визга умирающих телег,

Как лежала девочка без ног,

Как не стало на земле дорог.

Но тогда на жадного врага

Ополчились нивы и луга,

Разъярился даже горицвет,

Дерево и то стреляло вслед,

Ночью партизанили кусты

И взлетали, как щепа, мосты,

Шли с погоста деды и отцы,

Пули подавали мертвецы,

И, косматые, как облака,

Врукопашную пошли века.

Шли солдаты бить и перебить,

Как ходили прежде молотить.

Смерть предстала им не в высоте,

А в крестьянской древней простоте,

Та, что пригорюнилась, как мать,

Та, которой нам не миновать.

Затвердело сердце у земли,

А солдаты шли, и шли, и шли,

Шла Урала темная руда,

Шли, гремя, железные стада,

Шел Смоленщины дремучий бор,

Шел глухой, зазубренный топор,

Шли пустые, тусклые поля,

Шла большая русская земля.

                                         (1941)

***

Молодому кажется, что в старости

Расступаются густые заросли,

Всё измерено, давно погашено,

Не пойти ни вброд, ни врукопашную,

Любит поворчать, и тем не менее

Он дошел до точки примирения.

Всё не так. В моем проклятом возрасте

Карты розданы, но нет уж козыря,

Страсть грызет и требует по-прежнему,

Подгоняет сердце, будто не жил я,

И хотя уже готовы вынести,

Хватит на двоих непримиримости,

Бьешься, и не только с истуканами,

Сам с собой.

Еще удар — под занавес.

                                       (1964-1966)

 

Н.С.Хрущев и И.Г.Эренбург

 Эренбург был похоронен на московском Новодевичьем кладбище при большом скоплении народа (около 15 000 человек). Фото надгробия - с сайта "Чтобы помнили" (http://chtoby-pomnili.com/page.php?id=1094)