Владислав Ходасевич

    Ходасевич Владислав Фелицианович (1886-1939) – талантливый русский поэт, критик, прозаик, переводчик, мемуарист, одна из ярких фигур «серебряного века» русской литературы. 

        Родился будущий классик в семье фотографа, выходца из польской дворянской католической семьи. У его матери (дочери еврейского литератора Брафмана), которой в момент рождения ребенка было уже за 40 лет, пропало молоко, и Владислав был обязан жизни своей кормилице – тульской крестьянке Е.А.Кузиной. Она отдала ему все безраздельно, в том числе и жизнь собственного ребенка, поскольку двоих выкормить не смогла. С тех пор Ходасевич всегда винил себя за то, что его жизнь стоила жизни другому человеку, был мнительным и напоминал, по словам А.Белого, «скорлупчатого скорпионика»...

       Учился он в гимназии, затем – в Московском университете, однако курса не закончил. Однако уже в 1907 г. он выпустил свой первый сборник стихов, в те же годы начал выступать как критик. Прямой, до крайности худой, с желтым лицом без единой кровинки, с густыми, но тонкими черными волосами, в длиннополом студенческом мундире – таким он запомнился коллегам-современникам. В 1914 г. у него, уже сложившегося литератора, выходит второй сборник стихов. Его ранние стихи отмечены влиянием символизма, однако, как писал впоследствии сам поэт, он «опоздал» к расцвету символизма, тогда как эстетика акмеизма осталась ему далекой, а футуризм был решительно неприемлем. Рано появившиеся у Ходасевича предчувствия ожидающих Россию потрясений побудили его с восторженностью встретить февральскую, а затем октябрьскую революции, но вскоре он разочаровался в идеалах. В 1918 -1820 гг. он работал в издательстве «Всемирная литература», писал стихи, прозу. В 1922 г. он с поэтессой Н.Берберовой переехал в Берлин, жил в семье М.Горького. В 1925 г. Ходасевич и Берберова перебрались в Париж, где Владислав стал видным критиком и сотрудником журнала «Возрождение». Будучи эстетом от литературы, он всегда высоко ценил наследие Пушкина и его эпохи, и доказывал это в своих критических дискуссиях. В ходе полемики, ставшей крупным событием литературной жизни Зарубежья в середине 1930-х годов, Ходасевич еще раз напомнил об аксиоматичном для него понимании русской поэзии не только как творчества, но как подвига духа, «единственного дела всей жизни». Переводил он и поэзию и прозу польских, французских, армянских и прочих писателей. Писал литературоведческие статьи... «Писателей уничтожают в России, как побивают камнями пророков и таким образом воскрешают к грядущей жизни», - делает вывод Ходасевич в одной из своих статей.

         Положение Ходасевича в эмиграции было тяжёлым, жил он обособленно. Активно работал над ценными мемуарами – в них он оставил воспоминания о многих своих современниках – видных и талантливых литераторах «серебряного века». Эти мемуары под заглавием «Некрополь» вышли в год смерти поэта. Последние годы он страдал от рака печени. Скончался Ходасевич после операции в нищей парижской больнице.

     Творчество Ходасевича, поэта, пушкиниста, видного критика сочетает традицию русской классической поэзии и мироощущение человека новой эпохи. В его произведениях остро ощущается конфликт свободной человеческой души и враждебного ей мира, стремление преодолеть разорванность сознания в гармонии творчества...

***

Не матерью, но тульскою крестьянкой

Еленой Кузиной я выкормлен. Она

Свивальники мне грела над лежанкой,

Крестила на ночь от дурного сна.

Она не знала сказок и не пела,

Зато всегда хранила для меня

В заветном сундуке, обитом жестью белой,

То пряник вяземский, то мятного коня.

Она меня молитвам не учила,

Но отдала мне безраздельно все:

И материнство горькое свое,

И просто все, что дорого ей было.

Лишь раз, когда упал я из окна,

И встал живой (как помню этот день я!),

Грошовую свечу за чудное спасенье

У Иверской поставила она.

И вот, Россия, "громкая держава",

Ее сосцы губами теребя,

Я высосал мучительное право

Тебя любить и проклинать тебя.

В том честном подвиге, в том счастье песнопений,

Которому служу я каждый миг,

Учитель мой - твой чудотворный гений,

И поприще - волшебный твой язык.

И пред твоими слабыми сынами

Еще порой гордиться я могу,

Что сей язык, завещанный веками,

Любовней и ревнивей берегу...

Года бегут. Грядущего не надо,

Минувшее в душе пережжено,

Но тайная жива еще отрада,

Что есть и мне прибежище одно:

Там, где на сердце, съеденном червями,

Любовь ко мне нетленно затая,

Спит рядом с царскими, ходынскими гостями

Елена Кузина, кормилица моя.

                                                                (12 февраля 1917)

ПУТЕМ ЗЕРНА

Проходит сеятель по ровным бороздам.

Отец его и дед по тем же шли путям.

Сверкает золотом в его руке зерно,

Но в землю черную оно упасть должно.

И там, где червь слепой прокладывает ход,

Оно в заветный срок умрет и прорастет.

Так и душа моя идет путем зерна:

Сойдя во мрак, умрет - и оживет она.

И ты, моя страна, и ты, ее народ,

Умрешь и  оживешь, пройдя сквозь этот год,-

Затем, что мудрость нам единая дана:

Всему живущему идти путем зерна.

                                                             (23 декабря 1917)

Портрет Владислава Ходасевича кисти его племянницы Веры Ходасевич

***

Люблю людей, люблю природу,

 Но не люблю ходить гулять,

 И твердо знаю, что народу

 Моих творений не понять.

 Довольный малым, созерцаю

 То, что дает нещедрый рок:

 Вяз, прислонившийся к сараю,

 Покрытый лесом бугорок...

 Ни грубой славы, ни гонений

 От современников не жду,

 Но сам стригу кусты сирени

 Вокруг террасы и в саду.

                                             (15-16 июня 1921)

***

Я не знаю худшего мучения -

 Как не знать мученья никогда.

 Только в злейших муках - обновленье,

 Лишь за мглой губительной - звезда.

 Если бы всегда - одни приятности,

 Если б каждый день нам нес цветы,-

 Мы б не знали вовсе о превратности,

 Мы б не знали сладости мечты.

 Мы не поняли бы радости хотения,

 Если бы всегда нам отвечали: "Да".

 Я не знаю худшего мученья -

 Как не знать мученья никогда.

                                                  (14 января 1905)

Владислав Ходасевич и поэтесса Нина Берберова

ЗАКАТ

 В час, когда пустая площадь

 Желтой пылью повита,

 В час, когда бледнеют скорбно

 Истомленные уста,-

 Это ты вдали проходишь

 В круге красного зонта.

 Это ты идешь, не помня

 Ни о чем и ни о ком,

 И уже тобой томятся

 Кто знаком и незнаком,-

 В час, когда зажегся купол

 Тихим, теплым огоньком.

 Это ты в невинный вечер

 Слишком пышно завита,

 На твоих щеках ложатся

 Лиловатые цвета,-

 Это ты качаешь нимбом

 Нежно-красного зонта!

 Знаю: ты вольна не помнить

 Ни о чем и ни о ком,

 Ты падешь на сердце легким,

 Незаметным огоньком,-

 Ты как смерть вдали проходишь

 Алым, летним вечерком!

 Ты одета слишком нежно,

 Слишком пышно завита,

 Ты вдали к земле склоняешь

 Круг атласного зонта,-

 Ты меня огнем целуешь

 В истомленные уста!

                                      (21 мая 1908)

Поэт и критик похоронен на Новом кладбище Булонь-Бийанкур, в предместье Парижа.   

Фото с сайта «Могилы знаменитостей. Виртуальный некрополь» (http://m-necropol.narod.ru/)