Леонид Трефолев

       Трефолев Леонид Николаевич (1839 – 1905) – русский поэт, переводчик и публицист-краевед. Всероссийскую известность он получил благодаря нескольким стихотворениям, которые стали популярными народными песнями.

    Почти вся жизнь Трефолева связана с Ярославлем. Он родился в городе Любимее Ярославской губернии в небогатой помещичьей семье. После обучения в гимназии и юридическом лицее служил некоторое время в ярославском губернском правлении, с 1872 г. был редактором "Вестника Ярославского Земства". Писал статьи для "Ярославских Губернских Ведомостей", "Русского Архива", "Исторического Вестника" и других изданий. Как поэт он начал активно печататься с 1864 г., его стихи публиковались в столичных журналах - "День", "Дело", "Искра", "Отечественные записки", "Вестник Европы" и прочих. В 1900 г. и в 1903—1905 гг. Трефолев был председателем Ярославской губернской учёной архивной комиссии. Скончался поэт в Ярославле.

   В своих стихотворениях Трефолев был близок к некрасовскому стилю. Для лучших его произведений характерны мотивы любви к народу, горячего сочувствия его нуждам. Герои стихов Трефолева – городская беднота, малоимущие крестьяне, женщины-труженицы. Поэзии Трефолева в целом не свойственна революционная целеустремленность, в отдельных его стихах звучат ноты уныния, смирения, преклонения перед долготерпением крестьянства. Благодаря простоте, напевности и музыкальности слога ряд его стихов превратились в подлинно народные песни - «Дубинушка», «Песня о камаринском мужике». Он переводил Дюпона, Гейне, Шевченко, особенно много – польского поэта В.Сырокомлю. Именно стихотворение Сырокомли «Почтальон» в переводе Трефолева стало одной из самых известных русских песен - "Когда я на почте служил ямщиком" (правда первоначальный вариант Трефолева немного отличается от  более позднего «народного варианта»). «Стих его бьет по сердцу. Это - мастер, а не подмастерье», - писал о Трефолеве Николай Некрасов. Леонид Николаевич писал также и политические сатиры на государственных деятелей – возможно, поэтому сборник стихов поэта, вышедший в 1894 г., был сильно укорочен цензурой. Имя Трефолева в настоящее время носят одна из ярославских улиц, ярославская библиотека-филиал № 6 и Ярославская областная премия за достижения в развитии журналистики.

 

Памятник-бюст Л.Трефолеву в Ярославле 

(фото с сайта http://music-roads.ru/tour/pamyatniki-na-ulitsah-yaroslavlya.html)

ЯМЩИК

(Из Вл. Сырокомли)

Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим.

Сидишь, как невольник, в затворе.

И чаркой и трубкой тебя наградим,

Когда нам поведаешь горе.

Не тешит тебя колокольчик подчас,

 И девки не тешат. В печали

Два года живешь ты, приятель, у нас, -

Веселым тебя не встречали.

"Мне горько и так, и без чарки вина,

Не мило на свете, не мило!

Но дайте мне чарку; поможет она

Сказать, что меня истомило.

Когда я на почте служил ямщиком,

Был молод, водилась силенка.

И был я с трудом подневольным знаком,

Замучила страшная гонка.

Скакал я и ночью, скакал я и днем;

На водку давали мне баря.

Рублевик получим и лихо кутнем,

И мчимся, по всем приударя.

Друзей было много. Смотритель не злой;

Мы с ним побраталися даже.

А лошади! Свистну - помчатся стрелой...

Держися, седок, в экипаже!

Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,

Лошадок порядком измучишь;

Зато, как невесту везешь с женихом,

Червонец наверно получишь.

В соседнем селе полюбил я одну

Девицу. Любил не на шутку;

Куда ни поеду, а к ней заверну,

Чтоб вместе пробыть хоть минутку.

Раз ночью смотритель дает мне приказ;

"Живей отвези эстафету!"

Тогда непогода стояла у нас;

На небе ни звездочки нету.

Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня

И злую ямщицкую долю,

Схватил я пакет и, вскочив на коня,

Помчался по снежному полю.

Я еду, а ветер свистит в темноте,

Мороз подирает по коже.

Две версты мелькнули, на третьей версте...

На третьей... О господи боже!

Средь посвистов бури услышал я стон,

И кто-то о помощи просит,

И снежными хлопьями с разных сторон

Кого-то в сугробах заносит.

Коня понукаю, чтоб ехать спасти;

Но, вспомнив смотрителя, трушу.

Мне кто-то шепнул: на обратном пути

Спасешь христианскую душу.

Мне сделалось страшно. Едва я дышал;

Дрожали от ужаса руки.

Я в рог затрубил, чтобы он заглушал

Предсмертные слабые звуки.

И вот на рассвете я еду назад.

По-прежнему страшно мне стало,

И, как колокольчик разбитый, не в лад

В груди сердце робко стучало.

Мой конь испугался пред третьей верстой

И гриву вскосматил сердито:

Там тело лежало, холстиной простой

Да снежным покровом покрыто.

Я снег отряхнул - и невесты моей

Увидел потухшие очи...

Давайте вина мне, давайте скорей,

Рассказывать дальше - нет мочи!.."

                                                     (1868)

Сюжет стихотворения основан на реальной истории, услышанной Сырокомлей в местечке Мир (ныне — в Кореличском районе Гродненской области, Беларусь). История произошла с почтальоном-белорусом на почтовом тракте Петербург — Варшава, в 70 верстах от Минска. На территории Царства Польского почта доставлялась почтальоном на коне, с сумкой и сигнальным рожком, а не на санях с тройкой

(Материал из Википедии)

 

ПЕСНЯ О КАМАРИНСКОМ МУЖИКЕ

 

Ах ты, милый друг, камаринский мужик,
Ты зачем, скажи, по улице бежишь?
Народная песня
1
Как на улице Варваринской
Спит Касьян, мужик камаринской.
Борода его всклокочена
И дешёвкою подмочена;
Свежей крови струйки алые
Покрывают щёки впалые.
Ах ты, милый друг, голубчик мой Касьян!
Ты сегодня именинник, значит – пьян.
Двадцать девять дней бывает в феврале,
В день последний спят Касьяны на земле.
В этот день для них зелёное вино
Уж особенно пьяно, пьяно, пьяно.

Февраля двадцать девятого
Целый штоф вина проклятого
Влил Касьян в утробу грешную,
Позабыл жену сердечную
И своих родимых деточек,
Близнецов двух, малолеточек.

Заломивши лихо шапку набекрень,
Он отправился к куме своей в курень.
Там кума его калачики пекла;
Баба добрая, румяна и бела,
Испекла ему калачик горячо
И уважила… ещё, ещё, ещё.

2
В это время за лучиною
С бесконечною кручиною
Дремлет-спит жена Касьянова,
Вспоминая мужа пьяного:
"Пресвятая Богородица!
Где злодей мой хороводится?"
Бабе снится, что в весёлом кабаке
Пьяный муж её несётся в трепаке,
То проскочит, то согнётся в три дуги,
Истоптал свои смазные сапоги,
И руками, и плечами шевелит...
А гармоника пилит, пилит, пилит.

Продолжается видение:
Вот приходят в заведение
Гости, старые приказные,
Отставные, безобразные,
Красноносые алтынники,
Всё Касьяны именинники.

Пуще прежнего веселье и содом.
Разгулялся, расплясался пьяный дом.
Говорит Касьян, схватившись за бока:
«А послушай ты, приказная строка,
У меня бренчат за пазухой гроши:
Награжу тебя… Пляши, пляши, пляши!»

3
Осерчало благородие:
«Ах ты, хамово отродие!
За такое поношение
На тебя подам прошение.
Накладу ещё в потылицу!
Целовальник, дай чернильницу!»

Продолжается всё тот же вещий сон:
Вот явился у чиновных у персон
Лист бумаги с государственным орлом.
Перед ним Касьян в испуге бьёт челом,
А обиженный куражится, кричит
И прошение строчит, строчит, строчит.

«Просит… имя и фамилия…
Надо мной чинил насилия
Непотребные, свирепые,
И гласил слова нелепые:
Звал строкой, противно званию…
Подлежит сие к поданию…»

Крепко спит-храпит Касьянова жена.
Видит баба, в вещий сон погружена,
Что мужик её, хоть пьян, а не дурак,
К двери пятится сторонкою, как рак,
Незамеченный чиновником-врагом,
И – опять к куме бегом, бегом, бегом.

4
У куме же печка топится,
И кума спешит, торопится.
Чтобы трезвые и пьяные
Калачи её румяные
Покупали, не торгуяся,
На калачницу любуяся.

Эко горе, эко горюшко, хоть плачь!
Подгорел совсем у кумушки калач.
Сам Касьян был в этом горе виноват:
Он к куме своей явился невпопад,
Он застал с дружком изменницу-куму,
Потому что, потому что, потому…

«Ах ты, кумушка-разлапушка,
А зачем с тобой Потапушка?
Всех людей считая братцами,
Ты не справился со святцами,
Для Потапа безобразника
Нынче вовсе нету праздника!»

Молодецки засучивши рукава,
Говорит Потап обидные слова:
«Именинника поздравить мы не прочь,
Ты куму мою напрасно не порочь!»
А кума кричит: «Ударь его, ударь!
Засвети ему фонарь, фонарь, фонарь!»

5
Тёмной тучей небо хмурится.
Вся покрыта снегом улица;
А на улице Варваринской
Спит… мертвец, мужик камаринской,
И, идя из храма Божия,
Ухмыляются прохожие.

Но нашёлся наконец из них один,
Добродетельный, почтенный господин, -
На Касьяна сердобольно посмотрел:
«Вишь, налопался до чёртиков, пострел!»
И потыкал нежно тросточкой его:
«Да уж он совсем… того, того, того!»

Два лица официальные
На носилки погребальные
Положили именинника.
Из кармана два полтинника
Вдруг со звоном покатилися
И… сквозь землю провалилися.

Засияло у хожалых «рожество»:
Им понравилось такое колдовство,
И с носилками идут они смелей,
Будет им ужо на водку и елей;
Марта первого придут они домой,
Прогулявши ночь… с кумой, с кумой, с кумой.
                                                                           (1867)

К НАШЕМУ ЛАГЕРЮ

  

   Много нас, и много слышно звуков.

   Хор велик; но кто же правит им?

   Что же мы в поэзии для внуков,

   Для своих потомков создадим?

  

   Чем они с любовью нас помянут,

   Двинув Русь родимую вперед?

   Чьи же лавры долго не увянут,

   Чье же имя долго не умрет?

  

   Нет у нас давно певцов великих;

   В темный век мы слабы без вождя.

   Мы в степях томительных и диких

   Словно капли мелкого дождя.

  

   Если нива жадно просит влаги, -

   Мелкий дождь не напоит ее;

   Если мы развесим наши флаги, -

   Примут их за жалкое тряпье.

  

   Что на них пророчески напишем,

   Поучая внуков дорогих?

   Мы едва и сами робко дышим,

   И нельзя нам оживить других.

  

   Суждено проселочной дорогой

   Нам плестись на маленький Парнас,

   И страдалец истинный, убогий -

   Наш народ - не ведает о нас.

  

   Да и знать о нас ему не нужно.

   Все мы мертвы. Он один - живой.

   И без нас споет он песню дружно

   Над Днепром, над Волгой и Невой.

  

   Не придут от нас в восторг потомки,

   Видя в нас лишь стонущих рабов,

   И растопчут жалкие обломки

   Наших лир и тлеющих гробов.

  

   Пусть тогда восстанут наши кости,

   Потешая деток и внучат;

   Пусть они спокойно и без злости

   Из своей могилы прозвучат:

  

   "Растоптали нас вы и забыли;

   Мы лежим, повержены в пыли;

   Но народ мы истинно любили,

   Хоть его воспеть и не могли.

  

   Пойте сами громче и чудесней!

   Вам иная доля суждена.

   Мы себя не услаждали песней,

   Нас лишь только мучила она.

  

   Мы ее болезненно слагали,

   Пред своим кумиром павши ниц;

   Петь ее нам только помогали

   Голоса из склепов и темниц!"

                                                         (1882)

Поэт похоронен в Ярославле, на Леонтьевском кладбище.